ИВАН МУХИН: "ВСЕ ВРЕМЯ ХОЧЕТСЯ ПРЫГНУТЬ ВЫШЕ ГОЛОВЫ"

18 декабря 2020, 17:38

Этим материалом мы продолжаем цикл встреч под рубрикой "Передний край науки" о выдающихся ученых Академического университета. Эту рубрику открыл в минувшем месяце академик Роберт Арнольдович Сурис.

МОЛОДОЙ ФИЗИК ОЦЕНИЛ ОСНОВАТЕЛЬНОСТЬ СВОЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

Вряд ли найдется в России еще один такой дом, где одаренный человек всего за два десятилетия мог бы пройти путь от школьника до успешного ученого, который и в новом качестве продолжает работать в своей альма-матер. Именно такой путь прошел по одному петербургскому адресу доктор физико-математических наук Иван Мухин. В свои тридцать четыре года он уже семь лет возглавляет одно из ведущих научных подразделений Академического университета имени Жореса Алферова - лабораторию возобновляемых источников энергии.

О своем профессиональном становлении, выборе дела, о жизни на переднем крае науки молодой физик рассказал в беседе с нашим корреспондентом.

«СЕКТА АУ»

- ИВАН, ПРОШЛО УЖЕ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, НАСКОЛЬКО РЕАЛИСТИЧЕН БЫЛ ЖОРЕС ИВАНОВИЧ АЛФЕРОВ, МЕЧТАЯ О ТОМ, ЧТОБЫ В ЕГО УЧЕБНО-НАУЧНОМ ЦЕНТРЕ НОВОГО ТИПА ТАЛАНТЛИВЫЕ ДЕТИ ПРОХОДИЛИ ПУТЬ ОТ ШКОЛЬНИКОВ ДО УЧЕНЫХ. ВЫ СВОЕЙ БИОГРАФИЕЙ ПОДТВЕРДИЛИ, ЧТО ЭТО - ВПОЛНЕ РЕАЛЬНО. НО, МОЖЕТ БЫТЬ, ВАШ ПРИМЕР - ЕДИНИЧНЫЙ? 

- Вовсе нет... Довольно много моих коллег в Петербурге, да и вообще уже и в мире прошли здесь либо полностью путь от школы до аспирантуры, либо частично: школа, университет, аспирантура в другом месте, или школа, потом какой-то другой вуз, а аспирантура - в нашем университете. Значит, совершенно точно, что эта система работает. Большинство моих статей сегодня выходит либо с коллегами, учившимися в ФТШ, или бывшими выпускниками физико-технического факультета (впоследствии - Академического университета), либо с бывшими или действующими сотрудниками нашего университета. Разумеется, Жорес Иванович, строя свои планы, не подразумевал, что все его птенцы останутся в гнезде. То, что они разлетелись, - это факт и это только плюс.

- ЖИЗНЬ ТАК ВСЕ ОТКОРРЕКТИРОВАЛА, ЧТО ЭТОТ ВАРИАНТ ОКАЗАЛСЯ ОЧЕНЬ ПЕРСПЕКТИВНЫМ?

- В том-то и дело... Люди проходили либо полностью эту систему образования, либо частично и уходили в смежные области науки. А поскольку все они очень талантливые, то выясняется, что среди нашей "секты АУ" в соседних областях есть крупные, уже состоявшиеся научные сотрудники, с которыми можно очень продуктивно общаться. Мы в своем университете занимаемся широким направлением в области физики полупроводников, но в целом это все равно очень узкая сфера. Нам не хватает многих компетенций в продвинутой оптике, в каких-то измерениях, микроскопиях особых. И выясняется, что выпускники Алферовского университета обязательно где-то найдутся, где все эти методы уже существуют. Мы очень быстро находим с ними общий язык и вступаем в научные коллаборации.

- ТО ЕСТЬ, ВЫ ПРИ НЕОБХОДИМОСТИ ЛЕГКО НАХОДИТЕ В СМЕЖНЫХ ОБЛАСТЯХ ЛЮДЕЙ ВАШЕГО КРУГА, С КОТОРЫМИ ЛЕГКО ОБЩАТЬСЯ?

- Да, довольно часто так получается. Когда я с кем-то знакомлюсь из соседних научных групп, все знают, что такое Алферовский университет, и часто достаточно нескольких минут для налаживания конструктивного общения. В научном сообществе, как минимум Санкт-Петербурга, уже есть такой бренд с большим знаком плюс, означающий, что с этими ребятами можно сотрудничать.

ВЫБОР

- КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ В ВАШЕЙ СУДЬБЕ, ЧТО ВЫ В КОНЦЕ КОНЦОВ ВЫБРАЛИ НАУКУ ДЕЛОМ ВСЕЙ ЖИЗНИ?

- Я родился в Петербурге, который назывался тогда Ленинградом, хотя мои мама и папа - из Вологды, и довольно много моих родственников сейчас живет на Вологодчине. Но чувствую я себя петербуржцем. Для меня этот город совершенно свой. 

Мы с моим братом-близнецом Мишей пришли в ФТШ, когда закончили девятый класс. Первую попытку поступить сюда мы сделали за два года до этого. Но так случилось, что Мишу приняли, а меня - нет. И наши родители приняли решение, что они не готовы разделить нас. Да и мы с Мишей не хотели "разделяться", потому что с детского сада всегда были вместе. После Лицея я поступил в Политех на физико-технический факультет, деканом которого был Жорес Иванович Алферов. Потом была магистратура и аспирантура в Академическом университете. Аспирантом я семь месяцев работал в Англии, и это был очень важный и полезный для меня опыт, потому что в университете все было родным, домашним, а в Манчестере я попал в группу нобелевских лауреатов Андрея Гейма и Константина Новоселова. Для меня это был один из самых мощных толчков в дальнейшей научной работе. После защиты кандидатской у нас в университете я хотел вернуться в Англию, где мне была предложена должность научного сотрудника, но по семейным обстоятельствам я остался в России, в Академическом университете, о чем не жалею. Хоть Манчестер и крупный город, но по сравнению с Петербургом - это провинция. Для меня это тоже было важно, несмотря на то, что Петербург я в основном вижу из окна машины по дороге на работу и обратно. Но есть ощущение, что ты рядом с этим большим городом - и это для меня очень важно.

- БЫЛ ЛИ У ВАС В ДЕТСТВЕ КАКОЙ-ТО "ТОЛЧОК" В СТОРОНУ БУДУЩЕЙ ПРОФЕССИИ?

- Пожалуй, да. Мы с братом рано полюбили математику, и было ясно, что у нас технический склад ума. Но не скажу, что я любил паять какие-то радиодетали или чинить радиоприемники, хотя авиамодельки мы собирать пытались. Большого инженерного увлечения у нас не было. Но папа наш - военный инженер, работавший в Можайке, имел дело с вычислительной техникой. И он, когда нам нужно было выбирать образование, подтолкнул нас в сторону физики и математики, и это было связано с поступлением в ФТШ. Учиться там мне очень нравилось, а в выпускном классе у нас еще была практика в ФТИ имени Иоффе, что тоже было здорово. Но так вот определенно сказать, что я захотел стать ученым - такого у меня не было. Потом, скорее как-то естественным образом, я поступил на физико-технический факультет и довольно рано стал заниматься научной работой. Мне это нравилось, но я еще точно не знал, хочу ли я стать ученым. Начиная с третьего курса, посоветовавшись с родителями, мы с братом начали получать параллельно еще и экономическое образование. Потом был переломный момент на пятом курсе, когда началось повальное увлечение программированием. Мы с братом, как всегда, вместе поступили и на это направление. Год мы там проучились, и я был уверен, что стану программистом. Тем более, что у меня все это шло успешно. Но летом я попал на двухмесячную стажировку в американскую IT компанию и, проработав там месяц, понял, что это точно не мое. Меня не устраивало беспрерывное сидение за компьютером. И я закрыл для себя эту страницу, чему был рад.

Это был конец пятого курса, но тем не менее я и тогда я еще не был уверен, что хочу быть ученым. На шестом курсе я попал в компанию, которая занималась автоматизацией различных производств, но в основном это было связано с нефтепереливным производством. Мне повезло, я сразу получил большую управленческую позицию - главный инженер проекта, у меня было десять человек в команде. И мы целый год занимались автоматизацией на некоторых приморских нефтепереливных заводах. Мне казалось, что я супер-пупер в этом деле, так все хорошо шло. Я даже думал, что скорее всего окажусь не в науке. Но потом наступил кризисный 2008 год, и первая отрасль, которая от этого пострадала, была нефтяная. Я понял, что, несмотря на то, что мне это точно нравится, это все равно не то, чего я хочу.

Как ни сложно мне это признать, но я скорее по инерции оказался в аспирантуре, чем этого хотел. И тут мне очень повезло с научным руководителем, который показал мне, что такое наука, насколько это интересно, разнопланово и все время ново. Такую убедительную беседу провел со мной Александр Олегович Голубок. У меня всегда было много всяких предложений заняться другими видами деятельности, потому что и образование позволяло, и энтузиазма много было. Но он меня смог убедить, что научная работа достойна того, чтобы ею заниматься. Ну а финальной точкой в этом уже бесповоротном выборе была для меня та самая поездка в Манчестер. Когда я вернулся оттуда, никаких сомнений у меня уже не было. Так что не могу сказать, будто я со школы знал, что буду научным сотрудником и к этому шел. Путь у меня получился довольно ветвистый.

Конечно, я благодарен всем, кто повлиял на мой выбор. Сомневаюсь, что мог бы найти что-то более интересное, чем то, чем я занимаюсь сегодня. И абсолютно уверен, что на этом пути меня ждет все больше и больше интересного.

- НУ А С АЛЕКСАНДРОМ ОЛЕГОВИЧЕМ КАК-ТО ПРОДОЛЖИЛИСЬ ВАШИ ОТНОШЕНИЯ?

- Мы с ним по-прежнему взаимодействуем, но теперь уже - как равноправные коллеги. Каждый год выходят наши совместные работы в высокорейтинговых журналах.

ЖУТКАЯ АВАНТЮРА

- ВЫ ПРОШЛИ ИСТОРИЮ ПОИСКА СЕБЯ В НАУКЕ. А В КАКОЙ МОМЕНТ НА ВАС ОБРАТИЛ ВНИМАНИЕ ЖОРЕС ИВАНОВИЧ?

- Защитив кандидатскую, я год работал в университете в лаборатории нанобиотехнологий у профессора Михаила Владимировича Дубины. Мы с ним договорились, что я буду заниматься физикой как бы сам по себе, в режиме поиска. И если мы найдем точки соприкосновения, то будем работать вместе. Но сразу у нас такой задачи не было. Когда вы аспирант, ваш профессор вам подсказывает, чем надо заниматься и даже может составить план исследований на время кандидатской диссертации. А когда вы защитились, вы сами можете найти какую-то область и в ней развиваться. Благодаря поездке в Англию я неплохо разбирался в постростовых методах нанотехнологий. А в нашем университете была прекрасная приборная база. Я начал активно искать коллег с кем работать, развивал все эти методы.

И однажды профессор Дубина сообщил мне, что со мной хотел бы побеседовать Жорес Иванович, которому вроде бы интересно то, чем я занимаюсь. Естественно, это была большая честь для меня, потому что до этого с ректором университета Алферовым я лично знаком не был. Хотя в школьные мои годы он приходил в ФТШ к нам на уроки, в университете вручал мне диплом, был председателем комиссии, когда я защищал кандидатскую. И вот мы познакомились, что оказалось для меня судьбоносным событием. Дело в том, что во время первой нашей встречи Жорес Иванович совершенно ошарашил меня своим предложением, - чтобы я возглавил лабораторию возобновляемых источников энергии, руководителем которой на тот момент был он сам. Он сказал, что у него есть научные идеи, которые ему в рамках лаборатории хотелось бы реализовать, но ректорские, депутатские и общественные дела не позволяют ему в полной мере заниматься научной работой. Он хотел бы дать возможность этим заниматься под его руководством человеку, который готов полностью себя посвятить этому направлению. Мне было всего двадцать семь лет... С моей стороны, как мне казалось, было жуткой авантюрой, что я согласился. Но вот спустя семь лет я понимаю, что Жорес Иванович по крайней мере прозорливый человек, что принял такое очень смелое решение. Да, я согласился, но мне было страшно, и я совсем не был уверен, что это правильно вообще. Но мне ничего не оставалось, как довериться научному чутью и вообще мнению Жореса Ивановича.

- КАКИЕ НАУЧНЫЕ ИДЕИ ИМЕЛ В ВИДУ АКАДЕМИК АЛФЕРОВ, ГОВОРЯ, ЧТО ЕМУ НЕ ХВАТАЕТ ВРЕМЕНИ ЭТИМ ЗАНИМАТЬСЯ, И НАСКОЛЬКО ВЫ ЭТО ВОСПРИНЯЛИ КАК СВОЕ?

- Жорес Иванович высказал идею, которая в принципе давно была известна, и всем была понятна ее перспективность, но никто целенаправленно этим не занимался. Он высказал идею, что нужно объединить кремниевую подложку и к тому моменту развитые технологии микроэлектроники, связанные непосредственно с кремнием, и эпитаксиальные технологии А3В5 и даже шире - полупроводниковые эпитаксиальные технологии, чтобы конструировать гетероструктуры с заданными оптическими и электронными свойствами. При этом все выращивалось на кремниевой подложке.

Он предложил попробовать выяснить, можно ли на основе материалов А2В4С5-2 и кремниевой подложки сделать эффективные солнечные элементы. Было похоже, что это должно работать, но предстояло детально в этом разобраться, потому что публикаций на эту тему практически не было. Естественно, это стало для меня задачей номер один. Я сразу взял аспирантов, пригласил коллегу, и мы начали в этой тематике разбираться. Опираясь на довольно скудную информацию, мы построили численную модель солнечного элемента на основе материалов ZnSiP2 и кремния и показали теоретически, что у такого солнечного элемента весьма высокие характеристики, сравнимые с высшими на тот момент трехкаскадными элементами. Мы даже написали с Жоресом Ивановичем совместный патент. Но когда мы попытались понять, как синтезировать эти материалы, техники такого уровня в университете еще не было. Правда, тогда приобреталась новая эпитаксиальная машина для роста широкого класса материалов, и мы связывали с ней свои планы. Жорес Иванович решил, что эта машина в основном будет заниматься другими задачами, но в том числе в ней должны быть источники материалов цинка и фосфора, что было ближе к нашему кругу задач. К сожалению, создание этой машины затянулось и не все источники там появились. В итоге эта идея не была реализована и осталась на теоретическом уровне. Но тем не менее, понимая насколько перспективна интеграция полупроводниковых материалов с кремнием, мы начали активно заниматься проектом интеграции таких твердых четверных растворов, как GaPNAs - галий, фосфор, азот, мышьяк на кремниевой подложке. И в ожидании новой машины мы на существующей в лаборатории машине активно исследовали эти четверные материалы, которые в процессе исследований основывались на той же идее, которую высказал Жорес Иванович: для создания эффективных солнечных элементов мы объединяли эпитаксиальные технологии с кремниевой подложкой.

Идея интеграции GaPNAs и Si была высказана ранее Антоном Юрьевичем Егоровым, он вместе с коллегами смог получить прототип подобного солнечного элемента, показав как перспективность этого направления, так и массу технологических проблем, которые еще предстояло решить. На сегодняшний день первоначальная идея Жореса Ивановича скорее пока еще ждет своей реализации, но вот некоторые ответвления, которые возникли на основе его идеи, довольно активно в нашей лаборатории развиваются.

Еще раз подчеркну: мы развиваем идею, высказанную в том числе Жоресом Ивановичем, - объединение полупроводниковых эпитаксиальных материалов с кремниевой подложкой для создания оптоэлектронных устройств и в том числе – солнечных элементов и светоизлучающих диодов. Мы занимаемся сейчас ростом довольно сложных четверных твердых растворов, которые состоят из галия, фосфора, азота и мышьяка, и которые по параметрам решетки совпадают с кремнием. Одна из наших перспективных задач - создание светоизлучающих диодов и солнечных элементов на основе этой системы материалов - галий, фосфор, азот, мышьяк, синтезированных на кремнии. Попытаемся сделать на этой основе какие-то более-менее приличные оптоэлектронные приборы.

ЛАБОРАТОРИЯ

- ПО ВАШЕМУ РАССКАЗУ МНЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ, ЧТО САМА АТМОСФЕРА РАБОТЫ В ВАШЕЙ ЛАБОРАТОРИИ НАЦЕЛЕНА НА ОТКРЫТИЕ ЧЕГО-ТО НОВОГО, ЧТО МОЖЕТ ПРОИЗОЙТИ В ЛЮБОЙ ДЕНЬ. ВИДИМО, ЭТО КАК-ТО НАСТРАИВАЕТ ЛЮДЕЙ НА ОСОБУЮ НОТУ?

- В науке все нацелено на открытие чего-то нового. И в лаборатории этот поиск ведется по разным направлениям. В штате у нас сейчас порядка тридцати человек. И задачи, которые мы решаем, объединяют людей. Конечно, нельзя сказать, что мы каждый день какие-то открытия делаем. Но с каждым годом мы понимаем все больше и больше и про синтез этих материалов, и как их исследовать, и какие методы применять, чтобы получить какой-то прототип приборной структуры. И довольно интересные результаты у нас получаются. Какие-то публикации выходят, значимые для нас.

- И ВЫ ЛИЧНО ТОЖЕ УЧАСТВУЕТЕ ВО ВСЕХ ЭТИХ ПРОЦЕССАХ?

- Я, конечно, стараюсь в этих процессах участвовать. И не только потому, что я заведующий лабораторией, но еще и потому, что это все очень интересно. Наука, когда ей отдаешь всего себя, захватывает полностью. Это и обсуждение с коллегами полученных научных результатов, их интерпретация, и выработка планов дальнейших исследований, и проверка идей - это все конечно, удивительно увлекательно. И так бывает, какая-то смелая идея, высказанная во время обсуждения, вызывает сомнения даже у того, кто ее высказал. Но в ходе исследований выявляется, что интуиция его не подвела. Это совершенно удивительное ощущение, когда вы понимаете, что по какой-то непонятной причине вы вдруг смогли угадать, как устроена природа, не зная в принципе про это ничего. А потом труд большого коллектива и использование дорогостоящего оборудования вдруг подтверждает, что вы либо почти, либо полностью правы. Хотя иногда бывает и наоборот, что высказанная идея всех увлекает, и всем кажется, что должно быть именно так, а природа значительно сложнее. И это тоже не менее важный результат, что ошибочно высказанное предположение позволило понять, как устроен тот или другой процесс, и позволило модифицировать исход…

ПРИМЕНЕНИЕ ОТКРЫТИЙ

- ЕСЛИ ВЫ ДОБЬЕТЕСЬ ВНУШИТЕЛЬНЫХ РЕЗУЛЬТАТОВ, ЧТО ЭТО ДАСТ ПРОМЫШЛЕННОСТИ? КАК ЭТО МОЖЕТ РАЗВИТЬСЯ В НЕЧТО НОВОЕ НА ЛАНДШАФТЕ ВСЕХ ИЗЫСКАНИЙ, СВЯЗАННЫХ С ПРАКТИЧЕСКИМ ПРИМЕНЕНИЕМ ВАШИХ ОТКРЫТИЙ?

- Те задачи, которые я ставлю и себе, и всей лаборатории, это все-таки фундаментальные исследования новых материалов, новых подходов. Безусловно, у всех у нас есть какая-то прикладная задача исходная - либо солнечный элемент эффективный, либо светоизлучающий диод, либо мы занимаемся гибкими электродами прозрачными - довольно важным компонентом в электронике современной. А вот шаг от лабораторного образца до промышленного исполнения разделяет гигантская пропасть.

Довольно непростая задача что-то придумать, но продемонстрировать, как эти идеи работают на следующем шаге, который позволит перейти в промышленность, - еще более сложная задача. И это требует иногда совершенно других компетенций - менее научных, а более инженерных. Потому что научному сотруднику интересно все новое, а инженерному персоналу должно быть интересно все, что приводит к конечному, приборному результату. В этом смысле технические руководители должны порой ограничивать полет научных работников.

Не могу сказать, что завтра мы сделаем солнечный элемент или какую-то электронную структуру, которая полностью перевернет наш рынок и все старые технологии отложат. Потому что даже те идеи, которые мы высказываем и показываем, что они рабочие и что они перспективней того, что есть сейчас, все-таки переход от лаборатории до какого-то даже мелкого серийного производства слишком большой, и нам скорее непонятный. Может быть, это связано с тем, что у нас довольно молодая лаборатория, и все горят наукой. Может быть, через какое-то время так получится, что часть наших коллег в лаборатории начнет выделяться больше в инженерную область, туда уходить. И тогда они скажут: давайте мы начнем большим коллективом те наши научные работы, которые у нас есть, пытаться превращать в какие-то промышленные образцы.

Мы сейчас начали взаимодействовать с питерской компанией Коннектор Оптик, которая занимается промышленным синтезом полупроводниковых материалов, выпуском каких-то приборных структур. Пытаемся найти с ними точки соприкосновения. Они являются коммерческой структурой, что их автоматически подталкивает на результат. Может, мы в итоге сможем сделать совместную научно-исследовательскую опытно-конструкторскую работу. Но на сегодня мы далеки от того, чтобы в нашей лаборатории появился какой-то прибор, который мы бы стали продавать или какую-то технологию внедрили, потому что мы скорее сегодня задачи такой не ставим, хотя, конечно, понимаем ее важность.

ДОКТОРСКАЯ

- КАКУЮ ПОЗИЦИЮ ВЫ ЗАНИМАЕТЕ В ФИЗИКЕ? ВЫ ФИЗИК-ТЕОРЕТИК?

- Совершенно точно - я не теоретик. Есть три градации: физик-теоретик, физик-технолог и физик экспериментатор. Я, наверное, более технолог и в некоторой мере экспериментатор.

- КАК ОНИ ПОДРАЗДЕЛЯЮТСЯ ПО СВОЕЙ РОЛИ, ПО ВАЖНОСТИ?

- На этот счет у меня произошел однажды интересный разговор с Жоресом Ивановичем. Он спросил меня, кто, по моему мнению, должен обладать более обширными знаниями в предметной области - теоретик, технолог или экспериментатор? Мне всегда казалось, что именно теоретики, способные досконально разобраться в сложных вычислениях и делать сложные предположения, обладают наиболее широким охватом в предметной области. "Нет, - сказал Жорес Иванович, - наибольшими знаниями, пускай иногда и не доскональными, должен обладать технолог, ибо он должен точно понимать, что посчитал теоретик, и что должен измерить экспериментатор. Пожалуй, сегодня, я с этим вполне согласен. В одной из бесед Жорес Иванович сказал мне, что свои основные научные результаты физик должен получить до тридцати лет. Потом подумал и добавил, что, пожалуй, у технологов этот период может быть продлен до тридцати пяти. А начинаться научная работа должна со студенческой поры.

- ОКОЛО ГОДА НАЗАД ВЫ СТАЛИ ДОКТОРОМ НАУК. ВАША ДИССЕРТАЦИЯ, ВИДИМО, БЫЛА ЭТАПОМ ТОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, КОТОРУЮ ВЫ ПРОДОЛЖАЕТЕ СЕЙЧАС?

- Полное название диссертации большого смысла приводить нет. Но посвящена она была применению довольно широкого круга постростовых и эпитаксиальных методов для создания и исследования тоже большого круга различных оптоэлектронных структур.

- И ЧТО ОТМЕТИЛИ В ЭТОЙ РАБОТЕ ЧЛЕНЫ КОМИССИИ?

- Отметили, что работа комплексная и довольно большая. И хотя в ней много разнообразных глав, тем не менее, получился не винегрет, а структурированная работа, где одно логично вытекает из другого. Область исследования - солнечные элементы и светоизлучающие диоды, различные элементы нанофотоники и наноэлектроники. Довольно много всего там оказалось, но это все ужасно интересно, особенно новые задачи. И когда мы начинаем работать, я с большим энтузиазмом всегда во все включаюсь. К счастью, удалось все эти работы связать в единую систему.

В диссертации была предложена масса разнообразных подходов, в первую очередь, постростовых, для того, чтобы научиться делать широкий класс наноструктур, которые нашли применение в огромном количестве исследований. Я в своей работе вместе с коллегами использовал в принципе известные методы - различные литографии, процессы травления, что уже было известно, а в моей работе комбинирование большого количества подходов позволяло создать серьезный инструмент для решения большого класса задач.

- И, ВИДИМО, ПО ЭТОЙ ДИССЕРТАЦИИ БЫЛО ВИДНО, ЧТО ПРОСМАТРИВАЕТСЯ ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ПЕРСПЕКТИВА РАЗВИТИЯ КАКИХ-ТО НАПРАВЛЕНИЙ?

- Кто-то мне сказал на защите после доклада, что в принципе можно было смело половину работы обрезать и все равно она оставалась бы довольно значимой. Скорее я показал себя в дальнейшем направлении развития. У меня в диссертации шесть глав, и в принципе можно каждой главой активно заниматься и много-много всего интересного делать. У меня отдельно было исследование по физике полупроводников и исследование по фотонике, и даже микрофлюидике. Обычно это разные научные сообщества. И я для себя выделил, что мне было интересно пытаться объединить физику полупроводников с фотоникой. То есть, не классический солнечный элемент - а нанофотонику, какие-то оптические и нелинейные свойства материалов исследовать, где возникают антенные эффекты различные, необычный оптический отклик...

И что меня особенно радует, в последнее время мы пытаемся находить такие точки пересечения. Одно из направлений поисков - это объединение фотоники с физикой полупроводников. Не классических, потому что куча работ есть на эту тему, а мы пытаемся найти свою какую-то нишу.

ГРАНТЫ

- ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ ПРОБЛЕМА - НА КАКИЕ ФИНАНСЫ ОПИРАТЬСЯ? КАК ВАМ ПОМОГАЕТ ГОСУДАРСТВО И КАКАЯ ЧАСТЬ ФИНАНСИРОВАРИЯ ПРИХОДИТСЯ НА ГРАНТЫ?

- Тут следует признать, что если у вас нету финансов, то наукой заниматься сложно. Мы находимся в довольно привилегированном положении, потому что университет располагает большим парком уже купленного оборудования. Это нам сильно облегчает жизнь. Но, тем не менее, нужно постоянно покупать различные расходные материалы, эпитаксиальные подложки, простое измерительное оборудование - это все требует финансирования. Второе важное обстоятельство: надо создать условия, когда сотрудники полностью посвящают себя своей работе и не думают, где бы найти еще какой-то приработок. Зарплата тоже должна быть конкурентной, чтобы коллеги не отвлекались на что-то другое. Естественно, требуется и финансирование для всей группы.

Есть три крупных источника финансирования. Первое - это так называемое гос.задание "Наука". Раньше это считалось базовой зарплатой в университете, ставкой, которая у вас есть. Не то что это маленькая сумма, но она становится более-менее значимой, начиная с позиции старшего научного сотрудника. Чтобы получить эту ставку, надо потратить много лет. Базовая ставка в нашем университете - она еще увеличенная, на самом деле она не очень большая. Вы можете на нее существовать, но по сравнению с европейским уровнем она довольно низкая. Поэтому второй путь - это грантовая система, участие в написании грантовых заявок, выигрыше проектов и их реализация. В нашей лаборатории это, наверное, две трети от всего финансирования, если не больше. Мы сегодня вынуждены заниматься написанием большого количества заявок. За год их набирается штук 15, если не 20 – от каких-то совсем маленьких до больших, существенных проектов, которые могут раз в 20-30 отличаться по финансированию. У нас выстроена такая система, что когда вы пишете грант, вы структурируете направление исследований. В этом смысле вы выстраиваете свой научный проект, прописываете план исследований, ищете ниши актуальности - почему это надо делать, более внимательно рассматриваете работы конкурентных научных групп.

Само по себе написание гранта довольно полезно. Вы для себя какую-то систему координат вводите, понимаете, что уже сделано и что еще нужно сделать, чтобы была существенная новизна. Поэтому у нас все научные сотрудники, начиная со студентов даже, пишут гранты. У студентов это небольшие заявки на стипендию, аспиранты пишут уже небольшие научные гранты, а научные сотрудники пишут в обязательном порядке какие-то более-менее значимые гранты в Российский научный фонд или Российский фонд фундаментальных исследований. Большие проекты мы пишем уже целыми командами. Несколько человек объединяются, и каждая подгруппа разбирает свою часть, а потом мы все блоки объединяем. У нас во внутреннем уставе лаборатории прописано, что каждый сотрудник должен писать заявки на гранты. Это необходимо по двум главным причинам: первое - что деньги нужны, а второе - это все очень полезно. Вы учитесь излагать свои мысли грамотным научным академическим языком и обосновываете, почему вы этим занимаетесь, работая в данной области. Например, если аспирант пишет заявку, ты ему, с одной стороны, подсказал, что нужно делать, - сиди и делай вот это, а с другой стороны он понимает, почему вдруг ему такую задачу поставили, и она ему значительно прозрачней становится и интересней. В написании грантов все друг друга поддерживают.

Я стараюсь читать большинство заявок на гранты, которые пишут коллеги. Читая эти заявки, всегда выступаю как внутренний рецензент: как бы я эту заявку оценил, если бы она попала на рецензию из другой группы. И это помогает выделять как слабые места, которые надо расширить, так и подчеркнуть сильные места. Это довольно хорошая система. Точно так же научные сотрудники помогают писать заявки аспирантам, а аспиранты - студентам, чтобы у всех квалификация в этой области росла.

- ПОНЯТНО, ЧТО ЭТО ДИСЦИПЛИНИРУЕТ РАБОТУ, НО НАСКОЛЬКО ВЫ СОСТОЯТЕЛЬНЫ В РЕАЛИЗАЦИИ ЭТИХ ГРАНТОВ? УДАЕТСЯ ЛИ ВАМ ВПИСАТЬСЯ ВО ВСЕ УСЛОВИЯ?

- У нас других вариантов нет. Если вы получили грант, вы обязаны по нему выполнить все работы и отчитаться. Слава богу, еще не бывало ситуации, когда бы мы не смогли сделать запланированное. Но, конечно, тут еще нужно многому учиться. Часто мы, понимая, что подходит срок сдачи проекта, начинаем массированно, всей лабораторией заниматься этой задачей и быстро ее реализовывать. Конечно, идеально, чтоб мы научились без авралов это делать, равномерно все в течение года реализовывать. Когда вы, отчитываясь, прикладываете публикации, это всегда оценивается. Более того, в некоторых грантовых системах, чем выше рейтинг журнала, в котором опубликована ваша работа, тем меньше вам нужно писать отчетов. Публикация в топовых журналах засчитывается за две отчетных. Это стимулирует вас писать в хорошие журналы, которые предъявляют высокие требования к качеству работ. У вас появляется дополнительный стимул проводить исследования на более высоком уровне.

Вам все время хочется попасть во все более престижные журналы, и это приносит большое удовольствие. И сколько бы вы статей не писали, каждый раз все по-новой. Когда приходят рецензии, очень редко бывает, когда все они положительны и статья сразу отправляется в печать. Обычно рецензенты стараются подчеркнуть недостатки. И ваша задача - убедить рецензентов в том, что ваша работа заслуживает внимания. К тому же вы понимаете, что рецензент был во многом прав. И вы тогда даже переосмысливаете результаты, которые у вас получились. Это очень увлекательная работа. Вы все время находитесь в борьбе с самим собой или с рецензентом.

Мы написали в уставе своей лаборатории, что все должны писать гранты и статьи. Все! Тогда у нас получается устойчивая система: все друг друга поддерживают, и все мы можем реализовывать масштабные проекты на сложном оборудовании. Это все тоже дисциплинирует, чтобы за отчетный период выполнить определенные работы и написать определенное количество статей. Грант подталкивает делать все вовремя. Мы естественно все это воспринимаем. У нас нет советского наследия, что вот в СССР не было грантов, а сейчас они появились. Я свой первый грант получил еще будучи студентом. То есть, я сразу к этому привык. Мы довольно успешно работаем с российскими фондами и теперь уже думаем, как работать с фондами международными. У нас какие-то небольшие международные проекты появляются, но наша задача научиться писать проекты в большом консорциуме международном. Это сложная и интересная задача.

ТРУДОВОЙ КОДЕКС ОПРЕДЕЛИЛА ЖЕНА

- ХОТЕЛОСЬ БЫ ПРЕДСТАВИТЬ ВАШ РАБОЧИЙ ДЕНЬ. СООТВЕТСТВУЕТ ЛИ ОН ТРУДОВОМУ КОДЕКСУ?

- Насчет этого у меня был яркий пример перед глазами. Когда я работал в Манчестере, мое аспирантское помещение располагалось напротив кабинета двух нобелевских лауреатов – Андрея Гейма и Константина Новоселова. Я видел, что они работают семь дней в неделю. Приходят рано, уходят поздно. К тому моменту они уже были нобелевскими лауреатами и вполне могли бы себе позволить вести себя более расслаблено. Тем не менее, все время, что я там провел, они в таком режиме и работали. И для меня это было очень показательно. Я знал, что и Жорес Иванович много работает. Так что мне было с кого брать пример.

Обычно я рано утром отвожу ребенка в сад и в 9-9.30 появляюсь на работе. Жена просит не позже восьми с работы уходить. Так что обычный мой рабочий день - с девяти до восьми.

- А ДОМА НЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ РАБОТА МОЗГОВАЯ?

- Конечно. Голове работать не запретишь. Но, честно говоря, приезжая домой, я стараюсь уделять время жене и детям.

- ВЫ УЖЕ МНОГОДЕТНЫЙ ОТЕЦ?

- Детей - двое. Сын ходит в садик, а в этом году родилась дочка. Зовут их Саша и Маша. Кстати, об именах. В садике у детей есть стенд, где выставляют их поделки и рисунки, чтобы родители умилялись. И вот читаю я имена творцов: Диана-1, Диана-2, Даниэль, Кристина, Лукиан. А Саша - один на всю группу, как не странно. И ни одной Маши. Такие вот простые русские имена становятся сейчас редкими среди детей.

КАЧЕСТВА

- КАКИЕ КАЧЕСТВА ПОМОГЛИ ВАМ СТАТЬ СЕРЬЕЗНЫМ УЧЕНЫМ?

- На мой взгляд, я еще на пути к становлению серьезного ученого. Я еще пока в процессе. Но так сложилось, что я получил довольно разностороннее образование - и техническое, и экономическое, и управленческое. И смесь всех этих знаний мне сильно помогает. Во-первых, большой интерес ко всему происходящему. Скажем, набор некоторых компетенций из различных областей, даже не столько научных, а управленческих, очень полезная вещь, потому что лаборатория у нас уже довольно большая, и много всяких задач приходится решать параллельно. Я бы отметил - так как мы с братом одновременно учились в трех учебных заведениях, это стимулировало нас к многозадачности. Мы научились работать в такой вот многозадачной среде, где необходимо быстро переключаться и принимать решения между различными научными проектами. У нас сегодня порядка двадцати грантов, которые по направлениям иногда совсем перпендикулярны. Ну, например, у нас в этом году появился биологический грант, один из первых - объединение физики с биологией. И умение быстро переключаться между разными научными задачами, я считаю, довольно полезный навык. Естественно, он не сразу появился, я этому обучался шаг за шагом. Сначала у меня был один научный проект, потом два, потом три, потом их стало пять, потом десять. И умение работать с большим количеством информации, быстро переключаться - это, наверное, очень полезно. Все время хочется прыгнуть выше головы. Все время нужно стремиться вперед, все дальше и дальше.

- ВЫ ПРОФЕССОР?

- Да, я в этом году стал профессором. Но я профессор по должности, а не по званию. Чтобы стать профессором по должности, нужно быть доктором наук и пять лет читать лекции студентам. В этом году после защиты диссертации я смог претендовать на должность профессора. А вот звание... Чтобы стать настоящим профессором, нужно, чтобы защитились пять твоих аспирантов. В этом году под моим руководством защитился первый аспирант. Это первое мое профессиональное достижение: защитить аспиранта - событие очень значимое. Так что нужно еще четыре. Но настоящим профессором вы в голове становитесь. А все эти звания, должности - это все наносное. Настоящим профессором я еще не стал, потому что чувствую, что мой научный уровень еще пока не соответствует таким критериям, которые, как мне кажется, должны быть у профессора. Я к этому стремлюсь и надеюсь, что в каком-то обозримом будущем смогу стать "настоящим".

ОЦЕНКА СИТУАЦИИ

- КАК ВАМ РАБОТАЕТСЯ В УНИВЕРСИТЕТЕ, И ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ О ЕГО БУДУЩЕМ?

- Я тут однажды подсчитал, что уже больше половины жизни провел в стенах Академического университета. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как я в пятнадцать лет стал учиться в ФТШ. Сейчас университет - очень для меня родное место, хотя я параллельно работаю в других ВУЗах Петербурга. Когда у нас был Жорес Иванович, университет развивался стабильно. И тогда я даже не задумывался о каком-то глобальном состоянии университета. Я был сконцентрирован на научной работе и знал, что все в порядке, все стабильно, все очень монументально. Масштаб Жореса Ивановича полностью распространялся на университет. Ну а с его уходом ситуация, конечно, стала менее стабильной. И не могу не признать, что меня не покидает ощущение тревоги постоянной - а что будет дальше? И вообще как мы будем работать? Потратив довольно много сил, чтобы создать хорошую лабораторию, я понимаю, что она может работать только в этом университете. И если какие-то изменения нас ждут, то вообще непонятно, как группа дальше будет работать и что будет с состоянием гермозоны и всего прочего. Для своих сотрудников я стараюсь экранировать эти тревоги. Они все сконцентрированы на научной работе. Это мой осознанный выбор. Я был бы рад, если бы мог и себя полностью экранировать от всех этих тревог и заниматься научной работой. Но все же ощущение такой вот неопределенности мешает всем. Хотелось бы знать, что университет останется независимым, что в нем не произойдет каких-то резких изменений, резких объединений и что мы сможем выбрать ректора... Чем уязвимо положение и.о.? Даже без привязки к конкретным лицам, а просто? Тем, что у него короткий контракт годовой. Человек только вошел в курс дела, а у него контракт кончается, и, понятно, что это на долгосрочную перспективу не работает. А у ректора - пятилетний контракт. И пять лет - это то время, когда можно стабилизировать ситуацию и заняться продуманной стратегией развития университета. Мне бы хотелось, чтобы у нас в АУ как можно быстрее прошли выборы, и мы бы выбрали ректора, у которого была бы возможность в течение пяти лет реализовать свои планы и вместе с нами их продвигать их в жизнь. На мой взгляд, такая вот нестабильность ни к чему хорошему не приводит. Это и для студентов поступающих тоже - вопрос не из простых. ... Срок обучения сегодня довольно длительный - шесть лет или, как минимум, четыре. А вдруг так получится, что за это время университет перестанет быть университетом или еще что-то изменится? Это опасение тоже не способствует привлечению к нам талантливой молодежи. Ну и аспиранты, и научные сотрудники об этом думают. И это не лучшая ситуация, которая могла бы быть. При Жоресе Ивановиче я об этом никогда не думал, и мне было куда комфортней, чем сейчас.

- ВИДИТЕ ЛИ ВЫ В ЛИЦЕЕ БУДУЩЕГО МУХИНА?

- Да, если будут склонности к физике или математике. Но не думаю, что буду настаивать в обязательном порядке, чтобы мои дети учились в ФТШ, хотя я рад, что сам тут учился. Если же в них будут склонности к гуманитарным наукам, тогда не лицей ФТШ, а что-то другое. Я, конечно, буду поддерживать детей, если у них возникнет желание попробовать учиться в ФТШ.

Ну а теперь по традиции этой рубрики наш сегодняшний герой без посредников рассказывает историю из своей жизни

СТАРШИЙ БРАТ

- Мы с моим братом Мишей - близнецы. Миша - мой старший брат, потому что родился на пятнадцать минут раньше меня. Но когда мы с ним защищали свои кандидатские, я брата перегнал на целые сутки, что было потом поводом для наших семейных шуток. Названы мы в честь наших дедушек. Ни тот, ни другой к науке никакого отношения не имел. Мы с братом оказались в нашем роду первыми кандидатами наук.

До защиты у нас с Мишей был довольно близкий путь, а тут мы - разминулись. Я понял, что хочу продолжать научную работу, а Мише оказались ближе управленческие и технические задачи. И он переключился на позицию человека, который отвечает за автоматизацию нового производства, от проектирования завода до запуска линии производства микроэлектроники. Очень он увлекся этим делом. Хотя у Миши тоже были большие задатки к научной работе, но вот это увлечение свернуло его с научного пути. Серьезную науку можно сравнить со спортом высоких достижений. Мы все время должны стремиться выставлять себя все выше и выше. Если спортсмен хочет стать олимпийским чемпионом, он не может делать паузу в два года, а потом как бы вернуться в спорт. В науке - тоже, хоть это не совсем прямая аналогия, но близко. У Миши прекрасное физическое образование, но он сегодня занимается управленческими задачами. Построил в одном из университетов Петербурга оптическую лабораторию. У него и кандидатская была оптике посвящена. А в этом проекте он зашел как бы с другой стороны - создать лабораторию для научной группы. Это был интересный опыт. Я внимательно слежу за тем, что делает Миша. Он добивается хороших результатов, работая интересно и разнопланово. Полтора года назад он вернулся на полный рабочий день в наш университет, и мне кажется, что это и для меня лично большой плюс, и для университета тоже. Он много времени сейчас тратит на организацию новых образовательных исследовательских проектов для студентов и школьников. И мне очень удобно, что мы работаем в одном университете. Я могу концентрироваться на научной работе, зная, что многие административные тылы у меня прикрыты.

Работая в одном университете, мы помогаем друг другу разными своими знаниями. Хотя, честно говоря, мне было бы интересно поработать с ним в одной связке как с ученым. Я в какой-то момент пытался завлечь Мишу в свою лабораторию, но он тогда был увлечен проектированием производства и не согласился, о чем я сожалею. Из Миши получился бы хороший научный сотрудник, и нам было бы вместе интересно работать. Я знаю, что в ИТМО есть два брата Виноградовы, они тоже близнецы. Работают они в рамках одной лаборатории, и там довольно интересный у них симбиоз. Я все же надеюсь, что когда-то нам тоже удастся вместе поработать в рамках одной лаборатории или университета и я думаю, что это будет веселее для нас обоих.

Хотя мы друг друга всегда старались поддерживать, но и соперничество в детстве у нас было. Это не позволяло нам расслабляться. Когда мы были студентами, всегда вместе готовились к экзаменам. Нам все было интересно. Как-то наш учитель литературы Владимир Натанович Шацев в ФТШ спросил у нас, а что вы думаете об одиночестве будучи близнецами? Что такое одиночество, нам было представить трудно.

Довольно большой период нашей жизни мы много времени вместе проводили. И сейчас, когда у нас дети, мы почти каждый выходной тоже вместе. В университете в одном кабинете сидим и двух слов друг другу не скажем, потому что каждый занят своими делами. На работе мы коллеги, а братья мы скорее - по выходным.

Так получилось, что я женился на подруге Мишиной жены. И свадьбы у нас состоялись тоже довольно близко. И дети у нас родились с разницей в семь месяцев. Но, тем не менее, я всегда считал, что у меня будет один ребенок, а Миша мечтал, что у него будет много детей. Сегодня пока все наоборот: у Миши один ребенок, а у меня двое. Его четырехлетняя дочка Даша - самая старшая из наших детей.

Когда Миша несколько лет назад переехал жить за город, мне казалось, что это какая-то странная история. Работая в городе, зачем жить за городом? В этом году я понял, что за городом жить лучше, здоровее. И живем мы сейчас почти по соседству, в районе Приозерского шоссе. И так сложилось, что и у родителей там дача. Все - рядом.

Каждый из нас откликается на оба наших имени, совершенно равноправно. Когда мы были аспирантами, Миша готовил диссертацию в Физтехе, а я Академическом университете. И мне надо было часто ходить в Физтех. Там со мной незнакомые люди здоровались и общались, как с Мишей. Поначалу я всем объяснял, что нас двое, а потом перестал это делать и даже начал поддерживать с ними беседу. И, как ни странно, и у меня, и у Миши это здорово получается.

Беседовал Олег Сердобольский

Фото Юрия Белинского